Февраль пережит. Друзья-я-я! Как вы там, интересно, дома? Как же мне не хватает вас.

_______________________

Здесь весна совсем не чувствовалась. Точнее, зима здесь тоже  было не  особо контрастная. Короче говоря, разницы никакой я не заметила. Может потому что я практически не бывала на улице? 

Я не помню как прошел февраль. Помню только «отходняк» после операции, затем меня перевили в палату и вроде бы все шло нормально… Но как я оказалась здесь, снова в реанимации?

Начались осложнения, а точнее — кровотечение. Мою и без того немалую рану только расковыряли: все-таки железки и болты для крепления таза были немаленькие. Но я ничего не помню. Ровно так же как и ничего не чувствовала. Меня по-прежнему «отключали» во время перевязок, а в остальное время кололи морфином, который  по понятным причинам очень мне полюбился.

Мама навещала меня каждый день и готовила мне всякие домашние вкусности. Она познакомилась с замечательной женщиной — Галиной, собственно говоря, именно Галина и приютила у себя мою маму, так как снимать комнату было нам не по карману.( для представления, сутки в сырой однушке стоили 100$)

Но в то  время меня беспокоило только одно — это мой папа.

Если помните, я немного рассказывала о нем. 

После той аварии, папе стало заметно хуже. Первые две недели ему никто ничего не говорил… По моей же просьбе. Я знала, что нервничать ему нельзя, и попросту боялась, что такую  новость его сердце может не пережить. Но время брало свое и он прекрасно понимал, что от него скрывают. Уже тогда папа почти не говорил. Но мы всегда прекрасно его понимали. И только по одному выражению лица можно было прочитать его негодование и беспомощность… Он ругался и злился. Видел, как мама не спала ночами, плакала, а днем проподала в больнице. Вскоре ему сообщили, что я нахлжусь в больнице, но никаких подробностей не говорили. Мама рассказывала, как он умолял взять его в больницу, как он хотел видеть меня. Как только меня перевели из реанимации, мама решилась на то, чтобы взять отца с собой.

Дверь в палату распахнулась и папа с мамой вошли. Я очень боялась огорчить его, но на тот момент он был счастлив: он улыбался   и  взяв меня крепко за руку, поцеловал в щеку. Он ни на что не обращал внимания, кроме моего лица, смотрел мне в глаза и искренне улыбался.

" Папа, только не переводи взгляд, только не смотри туда" — приговаривала я, пока мое сердце бешенно стучало в грудной клетке. Но это было неизбежным и его взгляд застыл  , сфокусировавшись на простыне, которая была подозрительно плоская, и под которой явно чего-то недоставало.

Крайние уголки его бровей опустились над полуприкрытыми глазами, в которых было видно глубокое сожаление.  Глаза налились слезами, но как истинный мужчина, он держался до последнего и, в конечном итоге, снова перевел взгляд на мое лицо, будто бы говоря: " Ничего-ничего, доченька моя! Мы и не такое проходили, главное что ты жива, главное что я теперь здесь".

Надо отдать должное маме: она наверняка уже готовила его к этому...

С тех пор папа приходил часто. В один морозный день раздался стук в дверь, и мама открыла палату:

он стоял почти раздетый, в одних только брюках и  свитере, весь красный и дрожащий от холода. Больница находилась на приличном  расстоянии от дома, и по отсутсвию денег в его карманах, мы предположили, что добирался он до нас пешком.

Объяснять ему что-либо было бесполезно: его не волновало то, что есть определенное время для посещений, он мог прийти посреди дня.

Такие визиты участились и санитары больницы ничего с этим не могли поделать: он просто шел напролом, не обращая ни на кого внимания. Ни халат, ни отсутствие бахил не могли остановить его желание увидеться с нами. Он скучал. По началу мы злились, но потом пришлось смириться. Мама согревала его горячим кофе, а он согревал нас своим присутствием.

Стоит ли писать о том как он радовался, когда зимой в декабре нас выписали на домашнее лечение?

Теперь он был всегда с нами и в любое время мог зайти ко мне в комнату, чтобы просто посидеть рядом.

Но состояние его в целом не становилось лучше. Через день мы делали перевязки, во время которых на весь дом стояли мои крики и плачь. В такое время он не находил себе места: ходил кругами, держался за голову и иногда даже плакал.

Часто меня мучали приступы и фантомные боли, и порой я просто не разрешала ему заходить ко мне, только по той причине, чтобы не видеть безысходность на его лице.

24-ого декабря, на день рождения мамы, он вышел погулять и не вернулся. Мы обзванивали все больницы, милицию и даже морги… Мама и все кто мог искали его по городу, спрашивали в соседних магазинах, не появлялся ли здесь высокий пожилой иностранец. На что все качали головой из стороны в сторону. Ближе к утру раздался звонок из милиции, и нам сообщили, что он попал в больницу. Мама тут же собралась и уехала...

Вернувшись к обеду мама рассказывала, что наш папа каким-то образом оказался на другом конце городе

и видимо, потерялся. Он ведь почти не говорил, и возможно прохожие принимали его за неадекватного пьяницу.  В общем, у него случился инфартк миокарда и он упал посреди улицы на холодный снег. Пролежав там до трех утра, его заметили охранники ближнего заведения и завели в здание, согрев чаем.

Они сразу поняли что с ним что-то не так и позже нашли в его кармане записку, где указывалось, что он иностранец, практически не говорящий, диабетик переживший инфаркт. Многое встало на свои места и они тут же вызвали скорую, которая и увезла его в больницу. Однако, пролежав на морозе, он обморозил руку. К счастью, ничего серьезного — пострадал лишь верхний слой кожи, и в скором времени, рука зажила.

В то время было особенно тяжело маме. Она разрывалась между мной и папой.

Зачем мы отпустили его гулять?

Папа вырос в деревне,  и больше суток не мог находиться дома. В противном случае, он просто дожидался когда все уйдут по своим делам, одевался и уходил. Но не далеко. Гулял по ближлещащим дворам и улицам. Привязать его к стенам мы не могли… Это бы окончательно убило в нем всё, что сумело пережить три инфаркта и так отчаянно боролось.

Я не знаю, о чем он думал в тот момент. Но он прекрасно понимал, как тяжело было маме, и возможно, решил покончить со всем этим именно таким глупым способом...

И вот мы с мамой здесь, в Израиле, а он остался там. Почти один. Я даже не попрощалась с ним… Знаю, как тревожно ему было в те дни, когда мама собирала чемодан. И более всего я не хотела видеть то, как он плачет, провожая нас далеко и надолго.

Иногда мы связывались с домом по скайпу. Он искренне радовался, увидев нас на экране. Но вот уже долгое время о нем нет никаких новостей… Нас с ним не связывают, и мама говорит, что он застудил легкие, и теперь лежит лечится в больнице. Но мне в это верилось с трудом. Тогда это звучало как нелепые отмазки.

Папа, чтобы там с тобой ни было, пожалуйста, держись! Мы уже очень скоро приедем и все будет как по-прежнему хорошо. Даже если ты правда в больнице и ты правда болеешь, потерпи! Мне сейчас тоже нелегко. Но осталось совсем немного. Ты только не здавайся там, мы ведь еще увидимся, правда?